Ее тело привезли в морг из подмосковного санатория в ноябре 1938 года. Врачи сразу установили отравление люминалом. До сих пор никто не знает, добровольно ли ушла из жизни Евгения Соломоновна Фейгинберг (в девичестве) - Хаютина - Гладун, жена наркома внутренних дел СССР Николая Ежова , имя которого стало в тридцатые страшнее, чем кличка Малюты Скуратова .
"Незаконченное низшее"
Трудно было найти двух людей, более непохожих друг на друга. Она - из многодетной семьи гомельского ремесленника , миловидная и веселая, обожавшая кружить головы мужчинам. Умела оживить даже скучные кремлевские банкеты, заставляя вождей и их жен танцевать или играть в фанты. С детства мечтала жить в Париже, носить красивые платья и шляпки. И еще - иметь знаменитого мужа.
Он родился в Петрограде 01 мая 1895 года. Обычная биография рабочего паренька: пьяница-отец, задавленная нуждой мать, работа в подмастерьях. Хозяева били его, а один портной, как позже признался сам Ежов , вступил с ним в "педерастическую связь ".
Эта связь стала для Ежова роковой: от гомосексуальных пристрастий он так и не избавился. Урывками он учился в школе, окончил класса три и позже писал в анкетах об образовании: "незаконченное низшее". Да и весь он был какой-то незаконченный, низший: рост метр пятьдесят два, хилый, с кривыми ногами.
Правда, во времена, когда Ежова с легкой руки Горького принято было называть "чудесным несгибаемым большевиком ", знавшие Ежова отмечали его фиалковые глаза и приятный тенор, которым он довольно чисто пел народные песни...
До поры Ежов в самом деле не высовывался из-за чужих спин. Вовремя вступил в партию, где всегда ценились рабочие кадры. Стал комиссаром в военном училище, но был арестован - за то, что в училище проникли представители "эксплуататорских классов". В страхе он тут же сдал с потрохами своего начальника. Того посадили, а Ежов получил пост секретаря парткома Марийской автономии .
Не кормите воробушков!
В Москву Ежова вытащил Иван Москвин - известный партийный деятель, который сам происходил из рабочих и всячески помогал пробиться классово своим. В 1927-м он выхлопотал для скромного провинциала пост инструктора ЦК.
Женечка и Колюша
К тому времени Женечка Фейгинберг уже выбралась из родного гомельского захолустья. Первый муж, слесарь Хаютин, был скоро брошен. Зато второй, красный командир Александр Гладун, перевез жену в Москву. Началась жизнь, о которой Женя всегда мечтала: шикарные платья, заграничные поездки, встречи со знаменитостями.
В 1927-м в Берлине она познакомилась с известным писателем Исааком Бабелем . Позже он показывал на допросе: "Я пригласил Гладун покататься по городу в такси, убедил ее зайти ко мне в гостиницу. Там произошло мое сближение с Гладун". Были у нее и другие любовники: светило тогдашней журналистики Михаил Кольцов , издатель Семен Урицкий ...
Наконец был найден наиболее перспективный объект - скромный партийный работник Ежов , в котором наметанный Женечкин глаз угадал большое будущее. В 1928 году они поженились.
Не избалованный лаской Ежов с удовольствием принимал заботу, которой его окружила супруга. Казенная квартира с голыми стенами украсилась коврами, портретами в рамках и милыми дамскими безделушками. Вечером уставшего Колюшеньку ждал горячий ужин.
Жена упросила его взять дачу, на которой - невиданное дело - развела павлинов. Все должно быть шикарно. Себя она тоже не обижала: при обыске в квартире нашли больше сотни платьев, десятки кофточек и шляпок, пять меховых шуб...
Давая выход бурной Жениной энергии, муж устроил ее работать в журнал "СССР на стройке". Журналистская работа нравилась ей. Журналисты - тоже.
Сериал по-советски
Любила ли Женечка мужа? Во всяком
случае, была ему благодарна за свалившуюся с неба хорошую жизнь. По малейшей его
просьбе прекращала общаться со знакомыми, попавшими в опалу. Какое-то время даже
хранила ему верность. Но потом темперамент Стрекозы - как ее звали в кругу
кремлевских жен - вновь дал о себе знать, и снова начались романы.
В отсутствие Ежова в дом захаживали писатели, артисты и прочая богема . Почему Ежов - "патологический садист", как его потом называли,- покорно сносил такое поведение супруги? Может быть, просто робел перед ней - красивой, уверенной в себе, острой на язык. А может, с детства тосковал по нормальной семье и вопреки всему верил, что обрел ее.
А может, и сам изменял ей: слухи о гомосексуальных связях железного наркома ходили уже в середине тридцатых...Вот только детей у Ежовых[ не было. И в 1936-м они взяли из детского дома четырехлетнюю Наташу. Все недоумевали: страшная, в болячках... Неужели не могли найти получше?
А может, просто дрогнуло сердце у Жени, когда девочка бросилась к ней с криком: "Мамочка"? Тут бы и закончить всю историю. Но советский сериал только начинал раскручиваться.
Звездный час в карьере Николая Ивановича настал в сентябре 1936-го, когда Сталин прислал из Сочи телеграмму с требованием "назначить тов. Ежова народным комиссаром внутренних дел".К тому времени для оправдания людоедства и перевода стрелок на случай народного недовольства вождь выдвинул тезис об "усилении классовой борьбы".
Во всех больших и малых бедах страны были повинны "враги народа". Прежний главный чекист Ягода оказался не на высоте и расстался сначала с должностью, а вскоре и с жизнью. "Корчеванием вражеских гнезд" предстояло заняться воробушку Колюше.
Ежовые рукавицы
Обычное
дело - неприметный воробушек мгновенно превратился в "любимого вождя",
"железного наркома". Его - первого из чекистской братии - сделали
маршалом
, переименовали в его честь город
Черкесск
, славили в газетах. Впервые явившись в
НКВД, он заявил: "Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня крепкие.
Буду сажать и расстреливать всех, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами".
Чуя звездный час, желая угодить и полагая, что монаршая милость на тот момент могла быть куплена только зверством, Ежов разослал в каждую область свои разнарядки - расстрелять столько-то "врагов народа". Планы прилежно перевыполнялись.
В суматохе чекисты сводили личные счеты, а тут и граждане принялись доносить друг на друга. За неполных два года были расстреляны почти 700 тысяч человек.
Сам нарком работал по 18 часов в сутки - подписывал ордера на арест, отсылал на утверждение ЦК смертные приговоры. Бегал по этажам лубянского здания, показывая подчиненным, как нужно применять "особые методы дознания".
Имелись в виду пытки, легализованные именно при Ежове . Началось то, что Ахматова в "Реквиеме" назвала "страшными годами ежовщины".
Немудрено, что домой он приезжал усталый. Иногда в заляпанной кровью одежде. Первым делом выпивал стакан водки, потом, проходя через гостиную, хмуро кивал сидевшим там жене и Бабелю .
Писатель продолжал ходить в гости к Ежовым , хотя это было смертельно опасно. Его мучило любопытство. Он говорил Илье Эренбургу , что хочет "разгадать загадку".
Увы, об эту загадку обламывали зубы все европейские социологи, лучшие литераторы и кинематографисты столетия: феноменальной покорности страну подвергнуть такому небывалому террору - этого никто не понимал. Не понимали и механизма превращения безобиднейших людей в неутомимых палачей, которые, едва понюхав крови, кидались уничтожать любого.
Эта-то загадка маленького человека, становящегося убийцей и садистом, волновала Бабеля в годы сочинения его последней, уничтоженной в НКВД книги.Впрочем, сыграло свою роль развращающее действие власти.
Сразу поперли наружу все комплексы,
которые до времени прятал услужливый коротыш. И прежде всего - зависть. С особым
удовольствием
Ежов
"подводил под монастырь" людей рослых, чаще всего военных.
Лично участвовал в допросах, наслаждаясь тем, как какой-нибудь богатырь-комдив ползает по полу, униженно вымаливая пощаду и сознаваясь в любых преступлениях.
"Проверь всю меня"
Вряд ли нарком питал к "друзьям дома" особую симпатию. Но он не мог не поверить жене, которая убеждала: "Колюшенька, ну как у меня может что-то быть с этим? Погляди, какой он смешной! Просто мне с ним интересно, он хороший человек. Если его заберут, это тень на меня. И на тебя тоже". Как в воду глядела. Бывший Женечкин муж Гладун на допросах сознался, что был завербован английской разведкой через... свою жену Евгению Хаютину!
Женя писала Ежову отчаянные письма с дачи (той самой, с павлинами): "Колюшенька! Очень тебя прошу проверить всю мою жизнь, всю меня... " Плакала, целовала ему руки...Чем черт не шутит - весьма возможно, что красивая и веселая Женечка действительно любила своего Колюшечку.
Есть обаяние власти - и есть неотменимое женское чутье, позволяющее сразу заметить перспективный объект. Но, думается, одним карьерным ростом Ежова тут дело не ограничивалось. Нет, на волю вылезли какие-то мощные подземные инстинкты.
В ничтожестве просыпается палач, и этот палач возбуждает женщину, особенно такую женщину пар экселянс , которой была, судя по всему, Женечка Ежова . Ей нравилось флиртовать с обреченными - и рисковать при этом.
Словом, время было эротическое, с темным, подспудным сексуальным напряжением. Пока внизу уничтожались миллионы, наверху царила истинно римская оргия: любовь и смерть соседствовали близко, как никогда
Это и создавало ту ауру
обреченности, дьявольскую, насквозь порочную, благодаря которой сталинское время
и запомнилось выжившим как период сплошного счастья и небывалой остроты чувств.
К осени 1938-го Ежов сделался ходячим пособием для учебника психиатрии. Он не только ежедневно пил, но и до одури развратничал. На суде признался: "Часто заезжал к одному из приятелей на квартиру с девочкой и там ночевал". И еще: во время попойки на своей квартире вступил в интимную связь с женой одного из подчиненных. А потом и с ним самим".
Конечно, Женя не могла не знать о причудах, запоях и загулах мужа. Да и атмосфера вокруг не радовала. Ежедневно исчезали знакомые люди, а оставшиеся шарахались от женщины, над которой нависала страшная тень всевластного коротышки. Ей, привыкшей к веселому обществу, это было невыносимо.
В апреле 1939-го его арестовали в кабинете Маленкова . Ежов хорошо знал, что его ждет, и во всем сознавался. Да, он был немецким шпионом. Да, еще и польским. Да, готовил путч и убийство лидеров партии во главе со Сталиным .
Да, и жену отравил. С чего, с какой стати? Ведь, будь она жива, Женя Хаютина наверняка разделила бы участь мужа. Все знали: жену Ежов любит, верит ей. Женя рассказывала подругам, что до назначения на должность наркома он был заботливейшим мужем... Но когда дело шили наркому, в ход шло все.
Навеки вместе
Глупо делать из "кровавого карлика" Ежова нового Отелло. Слишком он зависел от этой женщины, которую любил и одновременно ненавидел. Скорее всего, Евгения Соломоновна сама свела счеты с жизнью - от безысходности или от предчувствия того, что ее ждет. Уже посмертно ее все-таки объявили английской шпионкой.
Погибли все ее родные, даже самый первый муж, слесарь Хаютин. Берия не пощадил и Женечкиных любовников Бабеля и Кольцова - они были расстреляны и сожжены в лубянских подвалах. Пепел закопали в общей могиле на кладбище Донского монастыря .
Сам Ежов был казнен 04 февраля 1940 года. В своем последнем слове он сказал: "Прошу одно: расстреляйте меня спокойно, без мучений. Разыщите мою мать и, если она жива, обеспечьте ее старость. И воспитайте мою дочь".
Лишь недавно стали известны и точная дата смерти, и место захоронения. Прах Ежова был брошен в ту же общую могилу в Донском - туда, куда уже ссыпали все, что осталось от любовников его жены. Рядом до сих пор стоит неприметный столбик с надписью: "Евгения Соломоновна Хаютина". И после смерти причудница-судьба поместила их рядом.
-----------------------
Вадим Викторович Эрлихман - обозреватель журнала "Paradox". Родился в 1965г. в Воронеже. В 1989г. окончил Московский историко-архивный институт, в 2002 году защитил кандидатскую диссертацию на тему: "Народное образование в России в период деятельности Временного правительства (март - октябрь 1917 г.): Дис... канд. ист. наук /Московский государственный университет (МГУ) . - Защищена 2002.10.14. УДК 37. 201 с. - Библиогр.: 223 назв. Проанализировано состояние российской системы образования в контексте исторических событаний 1917 г., исследованы различные планы реформ в области просвещения, разработанные в указанный период, подробно рассмотрено движение за национальную школу Работал архивистом, генеалогом, переводчиком и редактором художественной литературы. Автор нескольких книг по истории средневековой Европы, а также многочисленных статей в энциклопедиях и периодических изданиях. Печатался в газетах ("Общая газета", "Известия", "Неделя", "Собеседник" и др.) и журналах ("Огонек", "Родина", "Караван истории" и др.). С журналами Издательского Дома Родионова сотрудничает с 1996 года Печатается под псевдонимоми Измайлов Иван, Бехтерев Антон. Женат, много детей и других домашних любимцевЮлиан Семенов . Отчаяние., "ДЭМ", Москва, 1990
Глядя тогда на него, Берия испытывал ужас, ибо он-то уже знал одну из причин предстоящего устранения Ежова : Сталин был увлечен его женой -- рыжеволосой, сероглазой Суламифью, но с вполне русским именем Женя.
Она отвергла притязания Сталина бесстрашно и с достоинством, хотя Ежова не любила, домой приезжала поздно ночью, проводя все дни в редакции журнала, созданного еще Горьким ; он ее к себе и пригласил.
Сталин повел себя с ней круче -- в отместку Женя стала ежедневно встречаться с Валерием Чкаловым ; он словно магнит притягивал окружающих; дружили они открыто, на людях появлялись вместе. Через неделю после того, как это дошло до Сталина , знаменитый летчик разбился при загадочных обстоятельствах.
Женя не дрогнула: проводила все время вместе с Исааком Бабелем ; он тоже работал в редакции; арестовали Бабеля. Сталин позвонил к ней и произнес лишь одно слово: "Ну?" Женя бросила трубку. Вскоре был арестован Михаил Кольцов , наставник, затем шлепнули Ежова -- тот был и так обречен, "носитель тайн"...
...... А теперь несколько слов о человеке, который не имел непосредственного отношения к Темниковским лагерям. Этот рассказ косвенно касается писателя Бабеля .С нами сидела домработница Ежовых. К сожалению, не помню ни имени ее, ни фамилии. Она была удивительно незаметной.
Однажды (это было летом, то ли сорокового, то ли тридцать девятого еще года) она вышла на крыльцо, перекрестилась и сказала: “Царство небесное, царство небесное...” - была годовщина смерти жены Ежова, Евгении Соломоновны.
Когда Ежов стал наркомом внутренних дел, жену его назначили ответственным редактором двух журналов - “Советской женщины” и “СССР на стройке”. До этого она служила скромным техредом в Детгизе. Все, кто с ней встречался по работе, говорили, что она была чуткий, хороший человек, воспитанный, вежливый; что она не такая, как другие выдвиженцы, которые заносились невесть куда.
Мне рассказывали о ней и до того, как я села. Говорили, например, что когда Сталин звонил им домой, она бросалась в спальню, прятала голову под подушку и стояла так, на коленях, пока разговор не прекращался. В конце концов она застрелилась.
Известно, что Евгения Соломоновна очень дружила с Бабелем. Позднее, уже когда я была реабилитирована и работала в редакции “Журнала Мод”, у нас сотрудничал один старый журналист, Измаил Уразов. Когда Евгения Соломоновна была ответственным редактором журнала “СССР на стройке”, он работал там же - то ли ответственным секретарем, то ли завредакцией. И он рассказывал мне, что по субботам (тогда суббота была рабочим днем) к ним в редакцию приезжал Бабель. И они с Евгенией Соломоновной редактировали текст журнала. И еще Уразов указал на некоторые номера, автором текста которых был Бабель. Свекле посвященный и еще что-то такое, в том же роде.
И еще о Бабеле. То, что мне рассказывала его вторая жена, Антонина Николаевна Пирожкова.
В 37-м году Бабель, по ее словам, много и свободно говорил, острил и шутил непозволительным образом, как тогда не было принято. И она в страхе, вполне естественном, пыталась повлиять на него, но он не слушался. И тогда она решила выбрать кого-нибудь из друзей Бабеля и попросить поговорить с ним - о том, что надо вести себя все-таки поосторожнее. Ведь, кроме всего прочего, есть много дураков, которые любое слово могут истолковать по-своему.
Ближайшими друзьями Бабеля были Михоэлс и Эйзенштейн. Это не подходило. Дружил он с Олешей, который тоже себе позволял Бог знает что. И она решила обратиться к Фуреру - секретарю то ли Московского обкома партии, то ли Московского горкома. Сравнительно новый человек. Переведен из Донбасса, где был секретарем Донецкого обкома. Интеллигентный; во всяком случае, старался выглядеть таковым. В Москве он сразу завел дружбу с Кукрыниксами, с Бабелем, еще с какими-то прогрессивными, не скованными партийной дисциплиной и служебным положением людьми.
Вот этого Фурера она и решила попросить поговорить с Бабелем. Позвонила ему, и он назначил свидание в своем то ли обкоме, то ли горкоме. Она была беспартийная, он выписал ей пропуск, и она пришла.
Здание было старинное, в комнате горел камин. Фурер очень оживленно чистил свой стол и бросал бумаги в огонь. Он извинился перед Антониной Николаевной, сказал, что завтра уезжает в командировку и хочет оставить все в порядке. Сказал, что внимательно ее слушает, понимает и запоминает, что она говорит, и сжигание бумаг это просто такая механическая работа.
- Ради Бога не обижайтесь, у меня мало времени, мне некогда будет это делать потом.
Она пожаловалась ему, что Бабель позволяет себе острить: такого-то посадили, потому что он лучший знаток Тацита в мире, такого-то - потому, что он лучше всех немцев на свете знает творчество Гейне, и так дальше.
Фурер поддакивал:
- Вы совершенно правы. Я поговорю с Исааком Эммануиловичем. Так много дураков, могут неверно истолковать его слова, его остроумие. Я обязательно его приглашу и поговорю с ним.
Он очень мило держался с ней, проводил ее до двери, поцеловал одну руку, потом другую. Очень внимательно посмотрел ей в глаза. И в ту же ночь застрелился.
Это не спасло его репутацию. Он был объявлен врагом народа. И с нами в пересыльной камере Бутырской тюрьмы сидела его жена, балерина Катенька.
И еще об одном писателе. Одесский еврейский писатель - Натан Михайлович Лурье. Он был репрессирован в период борьбы с космополитизмом и попал не более и не менее как на Колыму, и там работал на каких-то страшных рудниках. Рассказывая мне все это уже в пятьдесят седьмом году, после его и моей реабилитации, он и тогда не произнес ни слова о том, что там добывалось.
Рассказывал, что в отчаянии написал письмо лично Фадееву, с которым был хорошо знаком. Передал он это письмо через кого-то из начальников, которому оказывал большие услуги - писал конспекты по краткому курсу партии, резолюции каких-то собраний партийных. И за это они к нему благоволили.
Ну, написал он Фадееву, не надеясь на то, что дойдет. И однажды, довольно скоро, он возвращался с работы. Как раз было лето, длинный световой день, и когда он проходил мимо конторы, на крыльце стояло все начальство, вся администрация. По правилам внутреннего распорядка мы обязаны были здороваться с начальством. И он поздоровался. А они ему хором, дружно ответили: “Здравствуй, Натан Михайлович!” Это было совершенно невероятно. Там даже самых “заслуженных” по имени-отчеству не называли никогда.
Его попросили зайти в контору и вручили ответ Фадеева в конверте, на котором были все титулы Фадеева - депутат Верховного Совета, секретарь Союза писателей и т.д.
В письме было: “Дорогой Натан Михайлович... Я получил твое письмо... я передал его кому следует... я верю в то, что несправедливость будет исправлена, что справедливость восторжествует... что твоим делом займутся... а ты, главное, не теряй бодрость, мужество... Я знаю тебя как смелого гордого человека, прошедшего войну” и что-то еще в том же духе.
Ну, что ж, какие были последствия? Его не освободили тут же, но, все-таки, подняли на поверхность, то есть, он перестал работать в шахте, а работал уже каким-то “придурком”, как это у нас называлось; и отношение к нему изменилось, и из лагеря, когда их стали выпускать, он вышел одним из первых. В первой партии. И он просил при нем не говорить о Фадееве плохо.
Напоследок мне хочется рассказать о том, как вели себя люди, которых я хорошо знала на воле, как мы привыкли тогда говорить. Помнили они о нас или забыли. Боялись нас или нет. Что они говорили о нас, как они оценивали то, что произошло с нами.
Когда меня арестовали, моей дочери было три годика без одного месяца. Мама отводила ее к моим близким друзьям, это семья художников Элькониных, а сама бегала по прокуратурам, справочным на Кузнецком мосту и т. д.
Надежда Михайловна Эльконина, ныне покойная, брала за ручку мою дочь, другой рукой - свою дочь и выходила с ними гулять на Тверской бульвар. Там девочки играли в песочнице.
И вот однажды мимо проходила Мара Сергиевская, моя близкая подруга, жена Ивана Васильевича Сергиевского, подающего большие надежды молодого пушкиниста. И когда она увидела мою трехлетнюю дочь, она воскликнула с ужасом:
- Надя! Что вы делаете? Вы с ума сошли! Вы отдаете себе отчет? Ведь это девочка Али Тартак.
Мара Сергиевская была очень тонкий человек. Она убаюкивала свою девочку не песенками, а стихами Блока, Гумилева, Ахматовой...
И еще один пример.
Моей дочери четырнадцать лет. Мама работает в ТАССе. Там организовывались экскурсии в Оружейную палату Кремля. Объявление приглашало записываться с членами семьи. Собственно, ради своей внучки мама и записалась. Прошло три месяца. И председатель месткома ей говорит:
- Мы вот тогда-то и тогда-то идем на экскурсию в Кремль. Вы, Сарра Марковна, включены в список, а ваша внучка - уж извините. Ее мы включить не можем, ведь у нее родители репрессированы. (А я тогда уже была свободной.)
И третий случай: моей дочери восемнадцать лет, студентка первого курса московского вуза. Она приехала к моей двоюродной сестре, к своей тете. Сын сестры обещал ей покроить и даже сшить шаровары, в которых тогда занимались спортом. Она застала там двух человек, ей незнакомых. Один из них так начал нервничать, чуть не на стенку лез. Он хотел уйти. Его уговаривали этого не делать, и дочь поняла, что это из-за нее. Штаны ей были очень нужны, но как только их быстро скроили и сшили, она ушла. Закрывая за ней дверь, тетя, моя кузина, сказала:
- Танечка, ты знаешь, кто это? Это дядя Валя.
То есть это мой двоюродный брат, дядя моей дочери. Вот какой ужас внушали даже наши дети.
Это было в 1952 году. Прошло тридцать лет, и как-то дядя Валя приехал в Москву. Мы не виделись ни разу за это время. Он жил и работал в Ашхабаде. Другой двоюродный брат захотел созвать всех родственников, и меня пригласил. Я сказала, что я никогда не сяду за один стол, никогда не подам руки вот этому самому “дяде Вале”. Он мне не поверил. Рассказал Валентину. И тот удивился: “Как это Аля не понимает такие вещи? Она-то лучше других должна понимать”.
Это был 82-й год. Сталина уже вышвырнули из Мавзолея, и нам казалось, что люди хоть что-то поняли. Разумеется, не все себя так вели. Большое участие принимал в моей судьбе и никогда не стыдился того, что мы были друзьями, известный детский писатель Лев Кассиль. А Сергей Михалков, встретив меня у Кассиля, когда я впервые приехала в Москву, сказал:
- Вы не представляете себе, как мы рады видеть человека, который вернулся оттуда, где были вы...
Запись сделана в 1990 г.
от рождения
Николай Иванович Ежов [Ежовы ] р. 19 апрель 1895 ум. 4 февраль 1940
Суламифь Евгения Соломоновна Фейгенберг (Ноткина, Ханютина, Гладун, Ежова) [Фейгенберги ] р. 1904 ум. 21 ноябрь 1938
События
1932 рождение:
Заметки
|
Настоящий возраст и день рождения приемной дочери Ежова неизвестен. Сама Наталья Николаевна считает, что указанный в ее метрике 1936 год придуман отцом, как и дата – 1 мая, совпадающая с днем рождения наркома.
Согласно версии няни Марфы Григорьевны, настоящим отцом Наташи был цыган по фамилии Кудрявый. Сестра Ежова Евдокия Ивановна считала, что Наташа – внебрачный ребенок наркома, появившийся после его командировки в Семипалатинск. И цыгане, и уроженцы Средней Азии всегда принимали Наталью Николаевну за свою.
Принципиально другая версия появления Наташи в семье Ежова содержится в рассказе Василия Гроссмана «Мама». Гроссман, который всегда был очень осторожен во всем, что касалось реальных исторических лиц, написал: Наташа была взята из семьи советского торгового представителя, расстрелянного на подъезде к Москве на станции Негорелое по приказу Ежова.
Приёмная дочь четы Ежовых - Наталья, после смерти матери и ареста отца была помещена в детский дом. В годы перестройки безуспешно добивалась реабилитации своего приёмного отца
Своих детей у четы Ежовых не было и в 1933 году они взяли на воспитание пятимесячную девочку Наталью из детского дома. После ареста отца 6-летняя Наталья в 1939 году была помещена в детский дом № 1 в Пензе и получила фамилию матери - Хаютина, под которой и жила в дальнейшем. В Пензе Наталья Хаютина прожила около 19 лет. По окончании в 1958 году Пензенского музыкального училища она была направлена по распределению в Магаданскую область, где и проживает в настоящее время в посёлке Ола.
Последним ударом для наркома стала смерть любимой жены, которая покончила с собой. Николай, обезумев от горя, пытался застрелиться, но от этого решительного шага его спасла дочь Наташа, которая в случае смерти отца, осталась бы совсем одна. Пистолет, который должен был поставить решающую точку в его жизни, так и остался лежать в ящике стола рабочего кабинета наркома, со сломанным бойком…
Дочь Николая Ивановича была отправлена в детский дом, под фамилией Хаютина.
Во многих материалах, в том числе и в вашем, неточность – Евгения Соломоновна не сохраняла фамилию первого мужа Хаютина, а носила фамилию Ежова. И еще о фамилиях. Когда после ареста Ежова шестилетнюю Наташу увезла какая-то женщина (вероятно, сотрудница "органов"), то по дороге она сказала ребенку: "Теперь твоя фамилия Хаютина". "Нет, я Ежова" – ответила девочка. Женщина ударила ее в лицо – "Хаютина!". "Непт, Ежова!". Снова удар в лицо… Кстати, Лазарь Хаютин, первый муж тети Гени, был репрессирован, но уцелел. Его после смерти Сталина реабилитировали. Он тоже похоронен на этом же кладбище…
Наталья Николаевна в 1998 году обратилась с просьбой о реабилитации своего отца – Ежова Николая Ивановича…
Я знаю об этом. Я в довольно четкой форме написал Наташе, что пытаться реабилитировать Николая Ивановича – бессмысленное занятие, что его не простят никогда. Хотя, конечно, обвинения в том, что Ежов английский, немецкий, японский и еще чей-то шпион – чушь. Но исполнение преступных приказов так же преступно и наказуемо, как и отдача таких приказов. Наташа подала просьбу о своей (шестилетнего ребенка!) реабилитации. Решением суда она признана жертвой террора, репрессий. Но на суде снова поднялся вопрос, кто она? Нет свидетельства о рождении, нет свидетельства об удочерении, нет документов, что она проживала в Москве… Судья спросила Наташу: "Вы – инопланетянка?"
Иосиф Моисеевич вынимает письма из колымского поселка Ола. Крупный почерк плохо видящего человека, широкие строчки. Рассказы о дочери, внуках, болезни зятя. Вопросы: "Хорошо ли тебе там?", "Может, вернешься в Москву?". Стихи, иногда публикуемые в местной газете******. Пишет Наталия Николаевна, что не может поехать в Магадан, посмотреть известный памятник "Жертвам репрессий" Эрнста Неизвестного – чувствует себя в чем-то виноватой… Все письма к Иосифу Моисеевичу Фейгенбергу начинаются словами: "Дорогой мой, единственный братик!".
В декабре 1937 года, 70 лет назад, Cтрана Советов бурно праздновала двадцатилетие ВЧК–ГПУ–ОГПУ–НКВД. Это был пик славы наркома Николая Ежова. Впрочем, до опалы одной из самых зловещих фигур советской истории оставалось не так много времени. В издательстве РОССПЭН выходит книга Никиты Петрова и Марка Янсена «Сталинский питомец» - Николай Ежов». «The New Times» публикует отрывок из книги, показывающий «железного наркома» в последние месяцы его жизни с совершенно неожиданной стороны.
Ежов Николай Иванович (19 апреля (1 мая) 1895 г. - 4 февраля 1940 г.), член партии большевиков с 1917 г., с 1921 г. на партийной работе. В 1930-1934 гг. - заведующий Распределительным отделом и Отделом кадров ЦК ВКП(б), с 1934 г. - член ЦК ВКП(б), председатель Контрольной партийной комиссии при ЦК ВКП(б), член Оргбюро ЦК, с 1935 г. - секретарь ЦК ВКП(б) и член Исполкома Коминтерна. В 1937-1939 гг. - кандидат в члены Политбюро ЦК. С 26 сентября 1936 г. по 25 ноября 1938 г. - нарком внутренних дел СССР, генеральный комиссар госбезопасности. До 9 апреля 1939 г. - нарком водного транспорта. Арестован 10 апреля 1939 г., расстрелян 6 февраля 1940 г.
Сталин и Берия вначале хотели арестовать жену Ежова как «английскую шпионку» и заставить ее давать показания против мужа. Евгения Ежова была особенно уязвима, так как у нее было много любовников.
Любовники Евгении Ежовой
Одним из них, по всей видимости, был писатель Михаил Шолохов. Как показала Зинаида Гликина, сотрудница Иностранной комиссии Союза писателей, эксперт по США и близкая подруга Евгении, временами гостившая у Ежовых, познакомились они весной 1938 года. Шолохов тогда был в Москве, и Ежов пригласил его к себе на дачу. Летом того же года Шолохов вновь приехал в Москву и посетил Евгению в редакции журнала «СССР на стройке» под предлогом участия в выпуске журнала, а потом проводил ее домой. Вернувшись в Москву в августе, он с Фадеевым опять зашел к Евгении в редакцию, после чего они втроем пообедали в гостинице «Националь».
На следующий день Шолохов снова был у Евгении в редакции и на этот раз пригласил ее в свой номер в той же гостинице, где она пробыла несколько часов. На следующий день, вернувшись на дачу поздно вечером и сильно выпив, Ежов в состоянии заметного опьянения и нервозности вынул из портфеля какой-то документ и с озлоблением спросил жену: «Ты с Шолоховым жила?» Это была стенографическая запись того, что происходило в номере Шолохова во время пребывания в нем Евгении: по указанию Ежова все разговоры подслушивались. Гликина писала, что Евгения очень взволновалась, читая этот документ… Выйдя из себя, Ежов подскочил к Евгении и, по словам Гликиной, «начал ее избивать кулаками в лицо, грудь и другие части тела». Очевидно, супружеская размолвка скоро закончилась, так как через несколько дней Евгения сказала Гликиной, что муж уничтожил стенограмму. По словам Гликиной, в октябре Ежов рассказал ей, что Шолохов ходил на прием к Берии и жаловался, что Ежов организовал за ним слежку, и в результате разбирательством этого дела занимается лично Сталин.
Прошло немного времени, и Ежов стал думать о необходимости развода. 18 сентября 1938 года он сообщил о своем решении Евгении. Та совершенно растерялась и на следующий день обратилась к Сталину за «помощью и защитой»… Сталин не ответил на письмо.
В июле 1938 года, почти через два года после ареста, был расстрелян прежний муж Евгении А.Ф. Гладун. В том же месяце был арестован один из предположительных любовников Евгении - Семен Урицкий. Ранее он был редактором «Крестьянской газеты», в которой когда-то работала и Евгения, потом стал директором всесоюзной Книжной палаты. Без сомнения, его арест организовал сам Ежов. Поразительно, что, в отличие от Гладуна, Ежову не удалось подвести его под расстрел до прихода Берии в НКВД, и Урицкий, таким образом, смог дать интересные показания против Ежовых. Он свидетельствовал, что Евгения состояла в близких отношениях с Исааком Бабелем, о чем Ежов узнал, найдя любовные письма Бабеля в вещах своей жены.
С осени 1938 года началась череда арестов людей из окружения Евгении. Племянник и сосед Ежова по квартире Анатолий Бабулин впоследствии показал, что в конце октября 1938 года Фриновский привез на дачу Ежову документ, который очень встревожил последнего. На следующий день Ежов позвонил жене в Крым и попросил ее немедленно вернуться в Москву. С этого момента он совсем пал духом, пил больше прежнего и стал очень нервозным. По словам сестры Ежова Евдокии, осенью 1938 года Евгения получила анонимку, обвиняющую ее в шпионаже и передаче секретных сведений за границу.
После возвращения Евгении и Гликиной из Крыма Ежов поселил их на даче; он дважды приезжал к ним, почти не разговаривал с Евгенией и о чем-то шептался с Гликиной. Немного погодя, 29 октября, Евгению с диагнозом «астено-депрессивное состояние» (циклотимия) поместили в санаторий имени Воровского, небольшую лечебницу на окраине Москвы для людей, страдающих нервными расстройствами, где к ней были приставлены лучшие московские врачи. 15 ноября арестовали Гликину вместе с еще одной близкой подругой Евгении, Зинаидой Кориман, которая работала техническим редактором в журнале «СССР на стройке». Это, видимо, были происки Берии. Логично было предположить, что настала очередь Евгении.
После ареста «двух Зин» Евгения в отчаянии опять пишет Сталину. Евгения Ежова заверяла Сталина в своей преданности и просила отрядить хоть кого-нибудь из ЦК поговорить с ней. Она все еще надеялась доказать свою непричастность к «врагам»…
И на этот раз Сталин оставил ее письмо без ответа. 19 ноября Евгения потеряла сознание в результате передозировки люминала; через два дня она умерла в возрасте тридцати четырех лет.
На допросе В.К. Константинов показал, что Ежов, получив из больницы письмо от Евгении, послал ей снотворное (так сказал Константинову Дементьев). Потом взял безделушку и велел горничной отнести ее Евгении; вскоре после этого Евгения отравилась. Дементьев подумал, что передача этой безделушки была «условным знаком, что она должна отравиться». Когда позже Константинов спросил Ежова, почему Евгения покончила с собой, тот ответил: «Мне, думаешь, легко было расставаться с Женькой! Хорошая она была баба, а вот пришлось принести ее в жертву, потому что себя надо спасать».
Надо полагать, что Ежов и его жена условились, что она отравится, получив сигнал. Ежов подал такой сигнал 8 ноября, но Евгения не спешила, и только арест двух «Зин» - Гликиной и Кориман подтолкнул ее к действию, так как он явно означал, что теперь пришла ее очередь.
Пьяница и распутник
После смерти жены, накануне своего неизбежного ареста Ежов вернулся к своим юношеским привычкам и наклонностям. В заявлении от 24 апреля 1939 года о своих гомосексуальных связях он так описывает период с ноября по декабрь 1938 года:
«В 1938 году были два случая педерастической связи с Дементьевым, с которым я эту связь имел, как говорил выше, еще в 1924 году. Связь была в Москве осенью 1938 года у меня на квартире уже после снятия меня с поста Наркомвнудела. Дементьев жил у меня тогда около двух месяцев.
Несколько позже, тоже в 1938 году были два случая педерастии между мной и Константиновым. С Константиновым я знаком с 1918 года по армии. Работал он со мной до 1921 г. После 1921 г. мы почти не встречались. В 1938 году он по моему приглашению стал часто бывать у меня на квартире и два или три раза был на даче».
Дементьев показал, что в свой первый приезд в Москву он и Ежов «занимались педерастией», или, как он еще выразился, «Ежов занимался со мной самыми извращенными формами разврата». А еще Ежов просил его стать своим телохранителем, предпочитая иметь в охране доверенное лицо, а не людей Берии.
Этот период описал в своих показаниях также Владимир Константинов… По его словам, с октября по декабрь 1938 года Ежов часто зазывал его выпить в своей кремлевской квартире. Однажды он попросил Константинова прийти с женой Катериной и начал их спаивать. Напившись, Константинов заснул на диване. Когда он проснулся ночью около часу или двух, прислуга сказала ему, что его жена в спальне с Ежовым; дверь в спальню была закрыта. Вскоре она вышла из спальни вся растрепанная, и они ушли домой. Дома она плакала и сказала ему, что Ежов вел себя как свинья.
На следующий вечер Ежов опять позвал Константинова выпить и к слову сказал ему: «Я с твоей Катюхой все-таки переночевал, и она хотя и старенькая, но неплохая женщина». Константинов, испытывавший страх перед Ежовым, проглотил обиду. В этот раз Ежов напился хуже обычного. Они слушали граммофон, а после ужина легли спать. Как рассказал Константинов: «Едва я разделся и лег в кровать, смотрю - Ежов лезет ко мне и предлагает заняться педерастией. Меня это ошеломило, и я его оттолкнул, он перекатился на свою кровать. Только я уснул, как что-то почувствовал во рту. Открыв глаза, вижу - Ежов сует мне в рот член. Я вскочил, обругал его и с силой отшвырнул от себя, но он снова полез ко мне с гнусными предложениями».
Ежов продолжал интимные связи и с женщинами. С конца 1938 года его племянник Анатолий приводил к нему «девушек» на ночь: сотрудницу Наркомата внешней торговли Татьяну Петрову, за которой Ежов ухаживал еще в 1934 году; работницу Станкостроительного завода имени Серго Орджоникидзе Валентину Шарикову (под Новый, 1939 год) и сотрудницу Наркомата водного транспорта Екатерину Сычеву (в конце февраля 1939 года).
Арест и расстрел
10 апреля Ежова арестовали. Обыск квартиры и служебного кабинета выявил следы пьянства и депрессии. В письменном столе и книжных шкафах (заполненных по большей части работами его жертв) были обнаружены спрятанные в разных местах заряженные пистолеты и бутылки водки. В ящике стола лежал пакет с пулями, которыми были расстреляны Зиновьев, Каменев, Смирнов, причем каждая пуля была завернута в отдельную бумажку с фамилией казненного.
10 июня 1939 года ему было официально предъявлено обвинение в многолетних шпионских связях с кругами Польши, Германии, Англии и Японии; в руководстве заговором в НКВД; в подготовке государственного переворота, организации ряда убийств, в половом сношении с мужчинами («содомии»). Его допрашивали пользовавшиеся недоброй славой палачей и садистов сотрудники следственного отдела НКВД А.А. Эсаулов и Б.В. Родос. Как это было принято, допросы проводились преимущественно по ночам. Ежов не смог вынести пыток и подписался под всеми показаниями.
Из приближенных Ежова были также арестованы Сергей Шварц, помощник Ежова в ЦК, - 20 ноября 1938 года; личный секретарь Серафима Рыжова - 17 декабря; телохранитель Василий Ефимов - 13 января 1939 года. Его сексуальные партнеры Иван Дементьев и Владимир Константинов были арестованы не позднее апреля 1939 года, их предшественник Яков Боярский - 5 июля 1939 года, а брат Евгении Илья Фейгенберг - 18 июня 1939 года. Первый муж Евгении, Гладун, к этому времени уже был казнен; ее второй муж, Хаютин, также был репрессирован… Говоря на допросах о подозрительных лицах, с которыми поддерживала отношения его жена, Ежов упомянул Исаака Бабеля, Михаила Кольцова, наркома иностранных дел (до мая 1939 года) Максима Литвинова, писателя Ивана Катаева (который был расстрелян еще 19 августа 1937 года), актера Топчанова и полярного исследователя Отто Шмидта, причем Бабеля и Шмидта он назвал ее любовниками.
Что касается дела Ежова, то его следствие завершилось 1 февраля 1940 года вынесением обвинения, разоблачающего его как главу заговора в системе НКВД; шпиона, работавшего на разведслужбы Польши, Германии, Англии и Японии; заговорщика, готовившего государственный переворот; виновника покушений на жизнь Сталина, Молотова и Берии и вредителя. Ежов был обвинен в фальсификации дела о ртутном отравлении и в организации убийств ряда лиц, включая собственную жену, которая якобы была английской шпионкой с середины 20-х годов. Ему не вынесли обвинения в педерастии или грубых нарушениях законности. На следующий день Ежова привели в кабинет Берии в Сухановской тюрьме, и там он услышал то, что сам много раз говорил другим обреченным. Берия обещал сохранение жизни в обмен на признание в суде: «Не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если ты сознаешься и расскажешь все по-честному, тебе жизнь будет сохранена».
Закрытое судебное заседание Военной Коллегии Верховного Суда под председательством Василия Ульриха по делу Ежова состоялось 3 февраля. Ежову позволили сделать заявление, в котором он отрицал, что является шпионом, террористом или заговорщиком, говоря, что его признания были вырваны сильнейшими избиениями. Упомянув об обещании, данном Берией накануне, он заявил, что предпочитает смерть вранью. Однако Ежов признался в других своих преступлениях: «Я почистил 14 тысяч чекистов. Но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил… Кругом меня были враги народа, мои враги». Он не ждал, что ему сохранят жизнь, но просил, чтобы его расстреляли «спокойно, без мучений» и чтобы не репрессировали его племянников; он также попросил позаботиться о его матери (если она все еще была жива) и его дочери. Последние слова Ежова предназначались Сталину: «Прошу передать Сталину, что все то, что случилось со мною, является просто стечением обстоятельств и не исключена возможность, что и враги приложили свои руки, которых я проглядел. Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах».
После приведения приговора в исполнение тело Ежова было положено в металлический ящик и отвезено в крематорий… Кремированные останки Ежова были сброшены в общую могилу на Донском кладбище в Москве, в ней же ранее был захоронен прах расстрелянного Бабеля. Евгения Ежова покоится на том же кладбище рядом с тремя своими братьями. В печати и по радио о процессе над Ежовым и его казни ничего не сообщалось.
Все документы, найденные у Н. Ежова на работе и дома при его аресте 10 апреля 1939 года и накопившиеся затем в ходе следствия, по распоряжению И. Сталина были изъяты из недр НКВД и упрятаны в сверхсекретном партийном хранилище. Потому-то и дошли до сегодняшних исследователей.
Не ведаю, прочитал ли кто-нибудь из них до конца все, что протокольно запечатлено в этом жутком по мерзости сборище документов. Да и по сей день не показывают «всё». Мне по этой причине приоткрыли, например, только некоторые страницы, проливающие мутный свет на взаимоотношения супругов Ежовых. И этого уже достаточно было, чтобы, едва глянув в преисподнюю, содрогнуться…
В предыдущей публикации я привел показания И. Бабеля по поводу его романа с Женей Гладун (в будущем Ежовой) в Берлине. Под пытками, которым подвергал писателя бериевский следователь-изувер Родос, Бабелю пришлось вспомнить и о других встречах с Евгенией Соломоновной. Ведь, уже выйдя замуж за Н. Ежова, она постоянно приглашала давнего любовника на свои веселые, хлебосольные вечеринки в Москве или на подмосковной даче. Завсегдатаи ее салона обычно осведомлялись: будет ли сам? Если «будет», уклонялись от приглашения. А вот Бабель почему-то добивался встреч с «врагом народа». Почему?
Бабель объясняет следователю: еще в годы гражданской войны он сотрудничал с чекистами, его потрясла их беззаветная преданность народу, и он загорелся идеей написать книгу о героических тружениках ЧК - ОГПУ - НКВД. Вот почему искал встреч с Ежовым. Кто, как не он, помог бы ему, писателю, постичь «изнутри» психологию «меченосцев партии»?! А Ежов, пытаемый так же нещадно, как Бабель, доказывает: именно таким коварным способом этот «агент иностранных разведок» вошел в его доверие, чтобы выведать гостайны. И, обезумев от боли, добавляет: «На основании моих личных наблюдений я подозреваю, что дело не обошлось без шпионских связей моей жены с Бабелем, с которым она была знакома с 1925 года (с 1927-го. - Э.М.). И моя жена пыталась скрыть от меня эту шпионскую связь».
К чести Бабеля, он перед расстрелом категорически отказался от всех своих наговоров на И. Эренбурга, В. Катаева, Б. Пастернака и других своих товарищей по литературе. А Ежов в последнем слове заявил: «Я почистил четырнадцать тысяч чекистов, но огромная моя вина в том, что я мало их почистил… Передайте Сталину, что умирать буду с его именем на устах». И ни намека на покаяние перед оклеветанной им женой. Правда, сказал еще, что к нему «применяли самые сильнейшие избиения» и потому он «писал всякую ерунду». Если «ерунда» относилась и к Евгении Соломоновне, то ей уже было все равно. Она скончалась в подмосковном санатории за несколько месяцев до ареста мужа. В акте о «вскрытии тела» записано: «Труп женщины, 34 лет, среднего роста, правильного телосложения, хорошего питания… Смерть наступила в результате отравления люминалом». То ли сама наглоталась, то ли принудил ее к этому шагу «Колюшенька», как назвала Ежова Евгения Соломоновна в отчаянной записочке перед отъездом в санаторий с диагнозом «астено-депрессивное состояние». Было от чего впасть в такое состояние: супруги по обоюдному уговору не скрывали друг от друга свои любовные похождения, но политически были едины - безоглядно верили в Сталина. И вот «Колюшечка» вдруг усомнился в ее вере. Как он мог?!
Судя по тому, что я прочитал в личном архиве Н. Ежова, - вполне мог. Самолично участвуя в допросах и расстрелах «врагов народа», он утратил уже и тот скудный рассудок, который имел. Везде видел врагов и стал подозревать даже сексуально неверную ему супругу в неверии в их единого идола - Сталина. И поистине чудовищный финал их жизней: Евгения Ежова была похоронена как жена наркома на Донском кладбище в Москве, а сам нарком ушел в небытие, сожженный после расстрела в крематории Донского монастыря.
… Но все это будет через десять лет. А пока - Сочи. Солнце и море. Какой-то невзрачный, невысокий, ниже ее ростом, мужчина, не снимая пижамы, разгуливает по пляжу закрытого партийного дома отдыха и с явным интересом смотрит на нее. Было на что посмотреть: двадцатипятилетняя, обволакивающая еврейской красотой женщина «в теле» (она уже тогда была «хорошего питания» - муж не из последних, ответственный редактор одной из ведущих столичных газет). Женя замечает, что нравится этому отдыхающему, и, когда он, семеня небольшими шажками, удаляется с пляжа, расспрашивает о нем партийных дам. Оказывается, это - Ежов, выдвиженец самого Сталина. В январе 1928 года вождь поехал в Сибирь «выбивать хлеб». Ему приглянулся толковый, прекрасно знающий местные кадры аппаратчик. И в том же 28-м Ежова приглашают в Москву на должность заместителя наркома земледелия по кадрам. Говорят, он сейчас - завкадрами в ВСНХ и одновременно зав. распредотделом ЦК ВКП(б). Перспективный товарищ. И, кстати, холост, а ведь ему уже за тридцать. Но зря вы, Женечка, как бы случайно приспустили бретельку купальника с плеча - он по женской части строг. Женечка уловила: перспективен, не женат, а что до «строгости»… И она весело расхохоталась.
Они там же, в Сочи, познакомились. А уже в Москве Ежов иногда позванивает ей. Необязательные встречи. И вдруг дарит ей перстень - золотой, старинной работы. И объясняется в любви. Евгения Соломоновна, не раздумывая, уходит от Гладуна к Николаю Ивановичу. Благо, детей ни от Хаютина, ни от Гладуна у нее нет. А новый муж с лихвой оправдывает ее надежды. К середине 30-х Сталин поставил Ежова во главе КПК, а в 1934 году на XVII съезде ВКП(б) его избрали секретарем ЦК партии.
К тому времени у Ежовых сложились отдельные жизни. Н.И. целыми сутками на работе. Домой и на дачу гостей приводит редко. И правильно делает: сослуживцам незачем видеть своего начальника «в тапочках». Зато у Е.С., кроме увлекательной работы (она теперь заместитель ответредактора популярного журнала «СССР на стройке»), обозначился и широкий круг интересных знакомых. Но далеко не все из них получали доступ в новоявленный салон. Прежде всего во главу угла бралась безусловная лояльность к сталинскому режиму, чтобы не было никаких «разговорчиков», которыми, если помнит читатель, баловались у Бриков и Мейерхольдов. Хозяйка дома Ежовых принимала бывшего офицера императорского флота Леонида Соболева, чей роман «Капитальный ремонт» понравился Сталину, популярного журналиста и организатора газетного дела Михаила Кольцова, гремевшего в ту пору ученого-полярника Отто Юльевича Шмидта, крупных издателей братьев Урицких - Семена и Владимира, поэта Самуила Маршака, детские стихи которого знали наизусть отпрыски всех советских вождей, не говоря о прочей детворе. Конечно, гостевал по старой памяти Бабель. Женечка с удовольствием принимала бы у себя и автора знаменитого «Тихого Дона», но с ним вышла история, едва не завершившаяся для М. Шолохова трагедией (об этом - позже).
Так бы и шли эти беззаботные встречи, не реши И. Сталин ко всем постам, что занимал его сибирский выдвиженец, добавить еще один - руководителя НКВД. Застолья еще продолжались. Е.С. играла на рояле и пела проникновенно, и танцевала, как раньше - в Берлине, прилипая к Бабелю и Кольцову. Но вот в феврале 1938 года пошли вокруг нее аресты: забрали ее первых двух супругов - Хаютина и Гладуна. Затем брата - Илью Фейенберга. Арестовали и ответредактора журнала «СССР на стройке» Межлаука. А сам Н.И., окунувшийся с головой в кровь массовых репрессий, превратился в алкоголика. Гаже того: подтвердилась ее давняя догадка - он, как тогда на блатной фене говорили, «двустволка», а по-нынешнему «бисексуал». Позже, когда Евгении Соломоновны уже не будет, он признается на следствии, как принуждал к сожительству своих подчиненных и жен их.
В мае 1938 года Ежова неожиданно увольняется из журнала, где, объективно говоря, работала весьма профессионально. Теперь она отчетливо осознает: выбор, сделанный ею еще на сочинском пляже в погоне за житейским успехом, ведет к неизбежной гибели. А она еще так молода и красива. И как раз в этот момент в Москву приезжает М. Шолохов…
Рапорт наркому внутренних дел комиссару госбезопасности первого ранга Берия Л.П. от заместителя начальника первого отделения 2-го спецотдела НКВД лейтенанта госбезопасности Кузьмина:
«Согласно вашему приказанию о контроле по литеру «Н» (гостиница «Националь». - Э.М.) писателя Шолохова доношу: в последних числах мая поступило задание о взятии на контроль прибывшего в Москву Шолохова. Который остановился в гостинице «Националь» в 215 номере. Примерно в середине августа Шолохов снова прибыл в Москву и остановился в той же гостинице. Так как было приказание в свободное от работы время включаться самостоятельно в номера гостиницы и при наличии интересного разговора принимать необходимые меры стенографистка Королева включилась в номер Шолохова и узнавши его по голосу сообщила мне, нужно ли контролировать. Я сейчас же сообщил об этом Алехину, который и распорядился продолжать контроль. Оценив инициативу Королевой он распорядился премировать ее, о чем был составлен проект приказа. На второй день заступила на дежурство стенографистка Юревич, застенографировав пребывание жены тов. Ежова у Шолохова. Контроль за номером Шолохова продолжался еще свыше десяти дней вплоть до его отъезда и во время контроля была зафиксирована интимная связь Шолохова с женой тов. Ежова».
Расшифровку стенографических записей инициативной Королевой и Юревич мне прочитать не удалось. Но следы этого документа вдруг появились в других следственных бумагах. А конкретней - в показаниях некой Зинаиды Гликиной, сотрудницы аппарата Союза писателей, арестованной по делу Н. Ежова «за шпионаж в пользу иностранных разведок». Однако, как убедится читатель, донос Гликиной не только высвечивает драматическую историю отношений Ежовой и Шолохова. Он уникален еще и потому, что дает нам яркое свидетельство о внутреннем состоянии людей времен тотального сыска. И прежде всего - тех из них, кто оказался в силу обстоятельств близок к безнравственной власти.
«…Моя исключительная близость с Хаютиной-Ежовой, - пишет она, - частое посещение их квартиры дало мне возможность быть до деталей в курсе личного быта Ежова. В силу этого еще в период 1930-1934 гг. я знала, что Ежов систематически пьет и часто напивается до омерзительного состояния
Теперь хочу довести до сведения следствия о заслуживающем внимания обстоятельстве интимной связи Хаютиной-Ежовой с писателем Шолоховым. Весной 1938 г. Шолохов приезжал в Москву и по каким-то делам был на приеме у Ежова Хаютина-Ежова пробыла у Шолохова в гостинице «Националь» несколько часов. Поздно ночью Хаютина-Ежова и я, будучи у них на даче, собирались уже было лечь спать. В это время приехал Ежов. Он задержал нас и попросил поужинать с ним. Все сели за стол. Ежов ужинал и много пил, а мы только присутствовали в качестве собеседников. После ужина Ежов в состоянии заметного опьянения и нервозности встал из-за стола, вынул из портфеля какой-то документ на нескольких листах, обратившись к Хаютиной-Ежовой, спросил: «Ты с Шолоховым жила?» После отрицательного ее ответа Ежов с озлоблением бросил его в лицо Хаютиной-Ежовой, сказав при этом: «На, читай!»
Я поняла, что этот документ является стенографической записью всего того, что происходило между Хаютиной-Ежовой и Шолоховым у него в номере и что это подслушивание организовано по указанию Ежова »
Судя по этим показаниям, З. Гликина была очень сообразительная и волевая женщина. Выгораживая себя, она гневно клеймила Ежова, потерявшего «облик не только коммуниста, но и человека». Дальнейшая судьба ее мне неизвестна. Однако почти уверен: она ненадолго пережила Евгению. Ведь во спасение свое Гликина на следствии предстала как опаснейше памятливый человек и потому остаться в живых не могла…
Чем же закончилась чекистская интрига со слежкой за Шолоховым и добиравшей последние месяцы своей сумбурной жизни Ежовой?
Гликина пишет: «Через несколько дней Хаютина-Ежова рассказала мне о том, что Ежов уничтожил стенограмму». Возможно, так и было. На трезвую голову нарком (пока еще) сообразил: не нужно доводить Женю до отчаяния, до срыва. Ведь она в ответ может рассказать о нем такое, что ему не выбраться. И, предполагаю, главный вопрос, который терзал его, состоял в другом: с какой стати Берия дал ему эту стенограмму? Хочет его «подсидеть»? Но Лаврентий Павлович - фактически уже полновластный хозяин НКВД. Значит, поиздеваться хочет, сволочь!
Уверен, что дальше этого ежовская догадка не пошла. А Берия? Конечно, он не без удовольствия щелкнул бы своего мнимого шефа по носу, подсунув ему стенограмму. Но тут фигурирует Шолохов, которого Хозяин чтит и с нетерпением ждет от него завершения «Тихого Дона». Нет, без согласования с таким Читателем Лаврентий Павлович не осмелился бы осведомить Николая Ивановича об измене Евгении Соломоновны. И это не предположение. В показаниях Гликиной есть ключевая фраза, произнесенная Ежовым: «В результате разбирательством этого дела занимается И.В. Сталин».
Характернейшая для вождя игра на несколько ходов вперед. Он сам исподволь завязывал узелок и затем сам же его распутывал, что обычно сопровождалось немалыми человеческими жертвами. Вот и здесь, в случае с Шолоховым, та же «многоходовка»: посмотрите, как эти мерзавцы хотели и Шолохова втянуть в свой заговор через бабу, но мы сумели спасти Шолохова для советской и мировой литературы, вырвав его из подлой шпионской затеи.
Само собой, Сталин этого не говорил, но, полагаю, примерно так думал, что полностью подтверждается событиями конца 1938 - начала 1939 гг. По заданию Ежова, люто возненавидевшего М. Шолохова, заместитель начальника Ростовского управления НКВД Л. Каган разработал операцию по разоблачению писателя как врага народа. Некто Погорелов, инженер из Новочеркасска, должен был войти в доверие к Шолохову, пообщаться с ним, а потом донести, что тот готовит казачье восстание на Дону. Погорелов действительно «вошел в доверие» к Михаилу Александровичу, честно рассказав ему о замысле местных «энкавэдэшников». И Шолохов, прекрасно понимая, откуда ветер дует, хитрым маршрутом на товарняке добрался до Москвы и через личного секретаря Сталина А. Поскребышева передал Иосифу Виссарионовичу письмо, в котором изложил причину своего бегства с Дона. Через несколько дней его пригласили в Кремль. В кабинете Сталина он увидел Молотова, Ежова, Погорелова, Кагана и секретаря Вешенского райкома партии Лугового.
Разговор был короткий. Погорелов представил «разработку», неосторожно врученную ему Каганом. «Ваш почерк?» - вперив в него немигающий взгляд, спросил Сталин. «Мой», - ответил обомлевший от страха Каган. И тогда Иосиф Виссарионович обратился к Ежову: «Так с кого, Николай Иванович, будем снимать кавказский поясок? С Шолохова или с тебя?»
Это был решающий удар по Ежову. Недавно тот подсунул Сталину очередной расстрельный список, в котором значилась Л. Брик. Сталин вычеркнул ее из списка, сказав своему палачу: «Не будем трогать жену Маяковского». Ну, в самом деле: в какое дурацкое положение ставит его Ежов?! Поэт назначен классиком, а этот идиот… Теперь вот Шолохов! И Сталин грозно произносит: «Нужно создать все условия для успешной работы товарища Шолохова». Это, думаю, относилось уже не к Ежову, дни которого были сочтены, а к Берии. На будущее. Ведь не случайно Хозяин ни тогда, ни позже ни разу не упрекнул великого русского писателя в неосторожных связях «по бабской части». Держал это про запас. И тоже на будущее, если тот вдруг «взбрыкнет».
Шолохов сделал это после смерти Сталина, опубликовав окончание романа «Поднятая целина», где с сочувствием отнесся к уничтоженным как класс кулакам, и рассказ «Судьба человека», в котором воздал должное нашим военнопленным, которые сохранили в немецких, а затем и советских концлагерях человеческое достоинство.
Местечковая великосветская профурсетка
«Труп женщины, 34 г., среднего роста, правильного телосложения, хорошего питания… смерть наступила в результате отравления люминалом» - так напишут 21 ноября 1938 г. после смерти «придворной советской фаворитки», femme fatale или просто походно-полевой жены (ППЖ) Евгении Фейгенберг-Хаютиной-Гладун-Ежовой, жены знаменитого наркома внутренних дел СССР Николая Ежова. Давайте немного покопаемся в грязном белье этой знаменитой профурсетки, имевшей, аж четыре фамилии…
В оригинале нашу подзащитную звали Суламифь Соломоновна Фейгенберг, она родилась в г. Гомеле в 1904 г. в еврейской семье местного торговца Соломона (Залмана) Фейгенберга и Эсфири Крымской. В детстве и юности получила неплохое местечковое образование, но тут грянула революция, знаменитую черту оседлости отменили, в связи с чем появились абсолютно новые возможности. Скорее всего, провинциальный Гомель был слишком мал для реализации суламифиных амбиций, и она постаралась как можно скорее избавиться от всего местечкового, в 17 лет выскочив замуж за некого Лазаря Хаютина, то ли слесаря, то ли краснодеревщика - история об этом умалчивает - и переезжает с ним в Одессу.
В Одессе она устраивается на работу машинисткой в местный журнал, и попадает в сферу половых интересов местного литературного бомонда. Особой еврейкой красотой она не отличалась, но, досужие языки утверждают, что, мол, была очень непосредственной и чувственной, и могла предложить мужчинам то, что совсем не красиво, но очень желанно.
Женечка Фейгенберг - невинное личико будущей советской секс-бомбы…
«Красавица» Суламифь-Евгения среди курносых товарок.
С малокультурным Лазарем она быстренько разводится - по понятным причинам он становится ей не интересен. Флиртуя в редакции с местными одесскими литераторами, она знакомится с важным человеком. В Одессу в командировку приезжает, некто А.Ф. Гладун, засветившийся даже одним из соучредителей компартии США. По возвращению на родину он сначала получает пост задиректора АМО (будущий ЗИЛ), а потом и кресло главреда журнала «Экономическая жизнь». Он старше Жени-Суламифи на 10 лет, но абсолютно очарован и ослеплен подвернувшейся провинциалкой. Из Одессы они уезжают в 1925 г. уже в качестве супругов. Затем А.Гладуна переводят на дипломатическую службу, и он вместе с новоиспеченной супругой отправляется в Лондон; исполняет там дипломатическую должность, а она подвизается машинисткой. Но в связи с дипломатическим скандалом, приведшем к разрыву дипотношений между Москвой и Лондоном, советских представителей обвиняют в шпионаже и высылают из страны.
А.Гладун возвращается в Москву, а Евгению внезапно приглашают поработать в германском полпредстве, где она проводит полгода. Она возвращается в Москву только в конце 1928 г. и устраивается на работу в редакцию газеты «Крестьянская жизнь». Однако уже не только спит с мужем, но и сожительствует с литератором И. Бабелем, которого она охомутала то ли еще в Одессе, то ли в Германии, и надо заметить, что кувыркались они вместе до конца своих жизней. Вскоре, третьим её постоянным любовником становится её начальник, редактор газеты Семен Урицкий, который впоследствии сделал её «журналисткой».
В Москве Е.Хаютина пытается и таки начинает вести жизнь на широкую ногу - у неё заводятся деньги, наряды и поклонники. Однако ей этого мало. Войдя во вкус советского московского бомонда, где она таки исполняла должность ППЖ, её целью становятся руководители высшего звена. И здесь на горизонте замаячила восходящая звезда советского партаппарата - Николай Иванович Ежов. С ним она знакомится в 1929 г., то ли на очередных московских посиделках, то ли в санатории в Сочи, и проводит классическую операцию по охмурению. На тот момент он являлся завкадрами ВСНХ и замом заведующего Орграспредотделом ЦК ВКП(б). Законный муж, понимая, что становится не у дел, отходит в сторону и дает ей развод. В последствии, в 1939 г. А. Гладун на допросе показал: «Она называла Ежова восходящей звездой, и поэтому ей было выгоднее быть с ним, чем со мной».
Чутье её не подвело - вскоре начинается феноменальный карьерный взлет Н.Ежова, которого сначала выдвигают в замнаркомы земледелия СССР, а в ноябре 1930 г. он становится заведующим Орграспредотдела. Он был в зените славы, обласкан и знаменит, и Евгения, ничтоже сумняше , в 1931 г. выходит за него замуж. А в феврале 1934 г. Н.Ежов уже член ЦК, Оргбюро ЦК и заместитель председателя КПК при ЦК ВКП(б), а еще через год он возглавляет эту важную комиссию и начинает курировать НКВД. Наконец, 1 октября 1936 г. Н.Ежова назначают главой НКВД СССР, главным образом для того, чтобы возглавить разоблачение т.н. заговоров против вождя и партии, причем он делает это эффективно и успешно.
(Про самого знаменитого сталинского наркома написано очень много. Читайте, например, книгу «Сталинский питомец - Николай Ежов». Однако самую точную характеристику дал ему И. Москвин известный партийный бюрократ: « Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным - он всё сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный недостаток: он не умеет останавливаться. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить». )
Красавец-нарком из НКВД. Раскрашенная почитателями фотография 1937 г.
Именно в московской квартире и на даче Н.Ежова, теперь уже Евгения Соломоновна, начала устраивать т.н. литературные и музыкальные вечера «с раздеваниями», которые посещали известные писатели и видные деятели советско-еврейской культуры: И.Бабель, М.Кольцов, С.Эйзенштейн, Л.Утесов, редактор С.Урицкий. «Салон Ежовой» считался элитным, а сам нарком - покровителем искусств! Частыми гостями на этих «посиделках у наркома»» были и другие представители советской номенклатуры, и следует заметить совсем этим, как бы даже, и не гнушались. Так сказать, слетались, как мотыльки на огонёк яркого костра, в порыве сексуального влечения к распущенной хозяйке. Среди них каким-то боком затесался и русский писатель М.Шолохов.
Благодаря протекции мужа или еще какого-то очередного любовника, она становится замредактора журнала «СССР на читателей Запада. Кроме того, Евгения хозяйка светских раутов, у нее прекрасная светская жизнь - приемы, премьеры, показы, кремлевские банкеты («Стрекоза» - так прозвали её дамы из высшего партийного света). У нее собираются интересные люди, случаются любопытные половые связи… Кроме волокиты-Бабеля, через её постель, говорят, прошли такие советские знаменитости, как полярник О.Шмидт, писатели Л.Соболев и И.Катаев, а также многие другие. Немудрено, что из-за занятости наркома подвалами Лубянки, кокотка-Женечка могла удовлетворить любого представителя элиты прямо в апартаментах наркома. Злопыхатели даже утверждают, что Женечка и своих подруг-евреек под самого наркома подкладывала регулярно…
Немудрено, что детей у звездной парочки не было, и поэтому Евгения взяла ребенка из детдома. Все до поры до времени шло неплохо. Однако наша вертихвостка связалась с самим зампредседателя правления Госбанка СССР Григорием Аркусом, что вызвало неудовольствие самого высокого партийного руководства и лично самого тов. Сталина.
Звездная парочка с приемной дочуркой на прогулке. Фото 1936 г.
Наташа, приемная дочь нквдешного красавца и сексуального чудовища, единственная, кого откровенно жалко во всей этой умопомрачительной истории. Фото 1936 г.
В связи с этим или по каким-то другим неизвестным нам причинам над Евгенией начали сгущаться тучи. В начале 1938 г. наша подзащитная неожиданно впадает в уныние, вместе с многими любовниками исчезает и её жизнерадостность, муж стал сильно пить и увлекся развратными мальчиками. Как-то неожиданно погас огонек и её литературного салона. Писала письма Сталину, но они остались без ответа. В мае она внезапно увольняется из редакции «СССР на стройке», а летом вместе с подругой отправляется в Крым, но внезапно была оттуда вызвана Ежовым, и сначала посажена под домашний арест на даче, а потом с диагнозом «клиническая депрессия» помещена в санаторий им. Воровского. Там и скончалась 21 ноября 1938 г. от передозировки люминала (фенобарбитала).
Похоронили её на Донском кладбище г. Москвы (в бывшем православном монастыре) по революционному обряду. Позже неподалеку в общую яму свалили прах самого Н. Ежова, других её подельников и любовников…
Вот они сталинские альфа-самцы, незадачливые посетители знаменитого салона знаменитой наркомши (Бабель, Утёсов, Кольцов, Эйзенштейн, Шмидт, Косарев)...
Постскриптум: «Ба, знакомые все лица! » Сам Николай Ежов оставил НКВД 25 ноября не по собственному желанию. Из приближенных Ежова были арестованы: С.Шварц, его помощник в ЦК - 20 ноября 1938 г.; личный секретарь С.Рыжова - 17 декабря; телохранитель В.Ефимов - 13 января 1939 г. Затем в апреле 1939 г. - его сексуальные партнеры И.Дементьев и В.Константинов; их предшественник Я.Боярский - 5 июля 1939 г. Брат Евгении - Илья Фейгенберг - 18 июня 1939 г. (Второй муж А.Гладун, к этому времени уже был расстрелян, а её первый - Л.Хаютин репрессирован.) Говоря на допросах о подозрительных лицах, с которыми поддерживала отношения его жена, Н.Ежов упомянул И.Бабеля, М.Кольцова, М.Литвинова И.Катаева (расстрелян в августе 1937 г.), актера Топчанова и полярного исследователя О.Шмидта, причем Бабеля и Шмидта он назвал её любовниками. Некто В.Бабулин, который был также в списке лиц, с которыми Евгения была в интимных отношениях, назвал также А.Косарева и студента Промакадемии Н.Барышникова. Так или иначе, но большинство воздыхателей Евгении было расстреляно, например, комсомольский вожак Косарев был расстрелян в феврале 1939 г.
Были арестованы и лучшие «подружки» Ежовой, т.н. «Зинки» (еврейки Зинаида Гликина и Зинаида Кориман ) - они были весьма подозрительными особами, вели разгульный образ жизни естественно за счет Женьки - т.е. находились целиком на иждивении наркома. Говорят, для семьи Н.Ежова, в том числе и для Зинок из-за границы часто выписывались посылки. Специально для этих целей в секретариате наркома имелась иностранная валюта.
Как оказалось семя Евгении Фейгенберг распространилось широко. У неё были братья Илья (Элиас Залманович, 1893-1940, расстрелян), Исаак и Моисей Залманович (1890-1965), последний автор трудов по бухгалтерскому учёту. Племянник - психиатр и психофизиолог Иосиф Фейгенберг (1922-2016), доктор мед. наук, профессор Центрального института усовершенствования врачей. Двоюродный брат - Лев Фейгенберг (1887-1961), юрист, был женат на дочери писателя Шолом-Алейхема Эмме Рабинович (1889-1955); их сыновья - датский театральный режиссёр и театровед Меир Фейгенберг (1923-2006) и шведский психиатр Лома (Шолом-Герц), профессор Каролинского института. Племянница первого мужа, Лазаря Хаютина - искусствовед Виктория Вольпина (мать Фаина Хаютина-Писак, отец Борис Писак), была замужем за правозащитником Александром Есениным-Вольпиным.
Да-с, редким фруктом была Суламифь Залмановна, злые языки утверждают, причиной всему была нимфомания или по-простонародному - мокнуще-чешущееся влагалище… Поговаривают также, что она даже стучала на всех своих любовников лично Сталину. Однако дело темное, но многие любители этого пирожного-промежножного - заслуженно или незаслуженно - не нам судить, заживо сгорели в сталинском аду. О tempora! о mores!
По материалам:
Евгения Хаютина -
советская Femme fatale 30-х гг.
Погибшая - модная московская красавица Евгения Соломоновна Хаютина, жена всесильного наркома Ежова. Суламифь (так ее звали на самом деле) была хозяйкой светского салона, ежедневно меняла дорогие шубки, обожала играть в фанты и кружить головы мужчинам.
Интересно, что Ежову вменили, среди прочего, и убийство жены. Он будто бы в ходе следствия признал, что передал ей в подмосковный санаторий статуэтку гнома(!) с таблетками люминала внутри, и она эти таблетки в лошадиной дозе употребила. Было это за пару недель до его ареста. Потом, уже на суде, он от этих показаний отказался, зато признал, что был гомосексуалистом, которого совратили еще в детстве. "Часто заезжал к одному из приятелей на квартиру с девочкой и там ночевал. И еще: во время попойки на своей квартире вступил в интимную связь с женой одного из подчиненных. А потом и с ним самим".
Ежов
Сохранился и удивительный рапорт НКВД про подслушку номера М.Шолохова в гостинице "Националь", и там, в этом номере, была зафиксирована "интимная связь" классика с Евгенией Соломоновной Ежовой: http://amalgin.livejournal.com/276021.html.
Чем дальше в лес - тем больше дров. В день, когда писался этот рапорт, - 12 декабря 1938 г. (Евгения Соломоновна уже была мертва) - был арестован писатель Михаил Кольцов. А через полгода - Исаак Бабель. Оба они были любовниками Евгении Соломоновны. И есть мнение, что арестованный Ежов нарочно топил их в своих показаниях, мстя им за эти романы с его женой.
А вот родной брат Кольцова - художник Борис Ефимов - создал знаменитый плакат "Ежовые рукавицы", где нарком берёт в ежовые рукавицы многоголовую змею, символизирующую троцкистов и бухаринцев. Поэт Джамбул якобы сочинил целую "Поэму о Ежове" (на самом деле ее сочинил "переводчик" Марк Тарловский) , и вообще Ежов еще при жизни стал героем многочисленных художественных произведений. Горький назвал его "чудесным несгибаемым большевиком". Даже город назвали его именем (позже переименован в Черкесск).
Из тюрьмы Ежов передал записку своему преемнику Берии: «Лаврентий! Несмотря на всю суровость выводов, которых я заслужил и воспринимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести в том, что преданным партии, т. Сталину остаюсь до конца. ТВОЙ Ежов». Самому Сталину он написал такую записку: "Тов. Сталин! Очень прошу Вас, поговорите со мной одну минуту. Дайте мне эту возможность." Нечего и говорить, Сталин ему такой возможности не предоставил, зато Берия лично и с большим удовольствием его допрашивал.
Очевидец расстрела Ежова в 1940 году сообщает: «И теперь в полусонном, а точнее - полуобморочном, состоянии Ежов брел в сторону того особого помещения, где приводилась в исполнение сталинская „первая категория“ (расстрел). …Ему велели все снять. Он сначала не понял. Затем побледнел. Пробомотал что-то вроде: „А как же…“. …Он торопливо стянул с себя гимнастерку… для этого ему пришлось вынуть из карманов брюк руки, и его наркомовские галифе - без ремня и пуговиц - свалились… Когда один из следователей замахнулся на него, чтобы ударить, он жалобно попросил: „Не надо!“ Тогда многие вспомнили, как он истязал в их кабинетах подследственных, особенно сатанея при виде могучих рослых мужчин (рост Ежова был 151 см). Тут не удержался конвоир - врезал прикладом. Ежов рухнул… От его крика все будто с цепи сорвались. Он не устоял, а когда поднялся, изо рта у него текла струйка крови. И он уже мало напоминал живое существо».
Его образование - 1 (один!) класс начальной школы. В 1937-1938 годах - Ежов сумел возродить по сути средневековую инквизицию, установив своеобразный мировой рекорд - четыре его приказа только за два или три месяца уничтожили полтора миллиона душ (по другим данным, 700.000, но тоже немало).
Но, опять но. Писатель Юрий Домбровский вспоминал, что в Семипалатинске "не было ни одного, кто сказал бы о Ежове плохо. Это был отзывчивый, мягкий человек... Это – общий отзыв. Так неужели все лгали? Ведь разговаривали мы уже после падения “кровавого карлика”." А. М. Бухарина в своих мемуарах тоже писала, что в лагере встречала людей, которые говорили о Ежове как о человеке, который “отзывался на любую малозначительную просьбу, всегда чем мог помогал”. Что это? С какой стати? И вообще еще до назначения главой НКВД, Ежов был богемным человеком, близко дружил с кинорежиссерами Эйзенштейном, Александровым, лично был знаком с половиной Союза писателей. К нему бегали решать проблемы представители творческой интеллигенции, и он помогал! Любимое занятие Ежова, когда придет кто-то из знаменитостей - он начинал петь народные песни, причем очевидцы уверяют, что у него был замечательный тенор.
Вообще Ежова из провинции вытащил в Москву большевик Москвин. Ежов часто бывал в семье Москвина. Жена хозяина, Софья Александровна, опекала его, подкладывала лучшие куски: "Вы такой маленький, прямо воробушек, вам надо больше кушать".
Добрая женщина не думала, что ранит гостя в самое сердце. Позже, когда Москвин уже был расстрелян, Ежову пришлось решать судьбу его супруги. Ежов велел записать в протокол, что Софья Александровна пыталась отравить его. И ее расстреляли.
В своём рабочем столе в качестве сувениров Ежов хранил пули, которыми были расстреляны Зиновьев, Каменев и другие. Эти пули были изъяты в ходе обыска и приобщены к делу. А вот у Ягоды во время обыска нашли "резиновый искусственный половой член - 1" и 3904 порнографических открытки: http://amalgin.livejournal.com/276259.htmlhttp:/ Какие молодцы, наши руководители карательных органов, просто нет слов.
Настоящий авантюрный роман. Генрих Ягода дал подробные показания, как в последний год перед своим арестом пытался Ежова отравить, - по его поручению ежовский кабинет несколько раз обрабатывали ртутью. Заставили подписать? Может быть, но уж очень колоритны протоколы допроса Ягоды - так и просятся на страницы художественного произведения. Например, как Ягода одного за другим вербовал врачей сына Горького - Максима - с единственной целью: залечить того до смерти, чтобы иметь возможность свободно заниматься с любовью с женой Максима Натальей. Потом по инерции и самого Горького отправил на тот свет тем же способом.
Возвращаясь к Евгении Соломоновне. Ежову докладывали, что когда к его жене приходит Бабель, та зашторивает окна. Он устраивал дикие сцены ревности, карлик ломал мебель и бил посуду. Отправляясь в тот санаторий, откуда она уже не вышла, она написала ему записку: “Колюшенька! Очень прошу тебя, настаиваю проверить всю мою жизнь. Я не могу примириться с мыслью о том, что меня подозревают в двурушничестве, каких-то несодеянных преступлениях” (есть в уголовном деле). На допросах Бабель подтвердил, что состоял с ней в интимной связи начиная с 1927 года - они сблизились в Берлине, когда она еще не была знакома с Ежовым. Сразу после свадьбы Женюша потребовала у аскетичного Ежова взять казенную дачу, где незамедлительно развела павлинов. И если жена Ягоды - Ида Леонидовна Авербах - дослужилась до должности зампрокурора г.Москвы, то Евгения Соломоновна потребовала мужа сделать ее главным редактором. Все равно чего. Ей подобрали журнал "СССР на стройке".
Юлиан Семенов вообще написал что-то фантастическое в романе "Отчаяние": "... Глядя тогда на него, Берия испытывал ужас, ибо он-то уже знал одну из причин предстоящего устранения Ежова: Сталин был увлечен его женой -- рыжеволосой, сероглазой Суламифью, но с вполне русским именем Женя.
Она отвергла притязания Сталина бесстрашно и с достоинством, хотя Ежова не любила, домой приезжала поздно ночью, проводя все дни в редакции журнала, созданного еще Горьким; он ее к себе и пригласил.
Сталин повел себя с ней круче -- в отместку Женя стала ежедневно встречаться с Валерием Чкаловым; он словно магнит притягивал окружающих; дружили они открыто, на людях появлялись вместе.
Чкалов
Через неделю после того, как это дошло до Сталина, знаменитый летчик разбился при загадочных обстоятельствах.
Женя не дрогнула: проводила все время вместе с Исааком Бабелем; он тоже работал в редакции; арестовали Бабеля.
Сталин позвонил к ней и произнес лишь одно слово: "Ну?" Женя бросила трубку. Вскоре был арестован Михаил Кольцов, наставник, затем шлепнули Ежова..." (Ю.Семенов. "Отчаяние". М., 1990).
Кольцов
В заключительном слове на суде Ежов сказал: "Прошу одно: расстреляйте меня спокойно, без мучений. Разыщите мою мать и, если она жива, обеспечьте ее старость. И воспитайте мою дочь". Останки Ежова были брошены в ту же общую могилу в Донском монастыре, куда, по всей видимости, сбросили и любовников его жены - Бабеля и Кольцова, расстрелянных на Лубянке. Удивительно, что на кладбище Донского монастыря похоронена и "Женюша". Только ее могила не безымянная. На камне написано не "Ежова", а: "Евгения Соломоновна Хаютина". Официальная версия ее смерти - самоубийство.